Главная

Безопасное поведение населения проживающего вблизи гидротехнического сооружения. Мероприятия по эксплуатации на гидротехнических сооружений

Виктор Петрович Астафьев

Фотография, на которой меня нет

Глухой зимою, во времена тихие, сонные нашу школу взбудоражило неслыханно важное событие.

Из города на подводе приехал фотограф!

И не просто так приехал, по делу - приехал фотографировать.

И фотографировать не стариков и старух, не деревенский люд, алчущий быть увековеченным, а нас, учащихся овсянской школы.

Фотограф прибыл за полдень, и по этому случаю занятия в школе были прерваны.

Учитель и учительница - муж с женою - стали думать, где поместить фотографа на ночевку.

Сами они жили в одной половине дряхленького домишка, оставшегося от выселенцев, и был у них маленький парнишка-ревун. Бабушка моя, тайком от родителей, по слезной просьбе тетки Авдотьи, домовничавшей у наших учителей, три раза заговаривала пупок дитенку, но он все равно орал ночи напролет и, как утверждали сведущие люди, наревел пуп в луковицу величиной.

Во второй половине дома размещалась контора сплавного участка, где висел пузатый телефон, и днем в него было не докричаться, а ночью он звонил так, что труба на крыше рассыпалась, и по телефону этому можно было разговаривать. Сплавное начальство и всякий народ, спьяну или просто так забредающий в контору, кричал и выражался в трубку телефона.

Такую персону, как фотограф, неподходяще было учителям оставить у себя. Решили поместить его в заезжий дом, но вмешалась тетка Авдотья. Она отозвала учителя в куть и с напором, правда, конфузливым, взялась его убеждать:

Им тама нельзя. Ямщиков набьется полна изба. Пить начнут, луку, капусты да картошек напрутся и ночью себя некультурно вести станут. - Тетка Авдотья посчитала все эти доводы неубедительными и прибавила: - Вшей напустют…

Что же делать?

Я чичас! Я мигом! - Тетка Авдотья накинула полушалок и выкатилась на улицу.

Фотограф был пристроен на ночь у десятника сплавконторы. Жил в нашем селе грамотный, деловой, всеми уважаемый человек Илья Иванович Чехов. Происходил он из ссыльных. Ссыльными были не то его дед, не то отец. Сам он давно женился на нашей деревенской молодице, был всем кумом, другом и советчиком по части подрядов на сплаве, лесозаготовках и выжиге извести. Фотографу, конечно же, в доме Чехова - самое подходящее место. Там его и разговором умным займут, и водочкой городской, если потребуется, угостят, и книжку почитать из шкафа достанут.

Вздохнул облегченно учитель. Ученики вздохнули. Село вздохнуло - все переживали.

Всем хотелось угодить фотографу, чтобы оценил он заботу о нем и снимал бы ребят как полагается, хорошо снимал.

Весь длинный зимний вечер школьники гужом ходили по селу, гадали, кто где сядет, кто во что оденется и какие будут распорядки. Решение вопроса о распорядках выходило не в нашу с Санькой пользу. Прилежные ученики сядут впереди, средние - в середине, плохие - назад - так было порешено. Ни в ту зиму, ни во все последующие мы с Санькой не удивляли мир прилежанием и поведением, нам и на середину рассчитывать было трудно. Быть нам сзади, где и не разберешь, кто заснят? Ты или не ты? Мы полезли в драку, чтоб боем доказать, что мы - люди пропащие… Но ребята прогнали нас из своей компании, даже драться с нами не связались. Тогда пошли мы с Санькой на увал и стали кататься с такого обрыва, с какого ни один разумный человек никогда не катался. Ухарски гикая, ругаясь, мчались мы не просто так, в погибель мчались, поразбивали о каменья головки санок, коленки посносили, вывалялись, начерпали полные катанки снегу.

Бабушка уж затемно сыскала нас с Санькой на увале, обоих настегала прутом. Ночью наступила расплата за отчаянный разгул у меня заболели ноги. Они всегда ныли от «рематизни», как называла бабушка болезнь, якобы доставшуюся мне по наследству от покойной мамы. Но стоило мне застудить ноги, начерпать в катанки снегу - тотчас нудь в ногах переходила в невыносимую боль.

Я долго терпел, чтобы не завыть, очень долго. Раскидал одежонку, прижал ноги, ровно бы вывернутые в суставах, к горячим кирпичам русской печи, потом растирал ладонями сухо, как лучина, хрустящие суставы, засовывал ноги в теплый рукав полушубка ничего не помогало.

И я завыл. Сначала тихонько, по-щенячьи, затем и в полный голос.

Так я и знала! Так я и знала! - проснулась и заворчала бабушка. - Я ли тебе, язвило бы тебя в душу и в печенки, не говорила: «Не студися, не студися!» - повысила она голос. - Так он ведь умнее всех! Он бабушку послушат? Он добрым словам воньмет? Загибат теперь! Загибат, худа немочь! Мольчи лучше! Мольчи! - Бабушка поднялась с кровати, присела, схватившись за поясницу. Собственная боль действует на нее усмиряюще. - И меня загибат…

Она зажгла лампу, унесла ее с собой в куть и там зазвенела посудою, флакончиками, баночками, скляночками - ищет подходящее лекарство. Припугнутый ее голосом и отвлеченный ожиданиями, я впал в усталую дрему.

Где ты тутока?

Зде-е-е-ся. - по возможности жалобно откликнулся я и перестал шевелиться.

Зде-е-еся! - передразнила бабушка и, нашарив меня в темноте, перво-наперво дала затрещину. Потом долго натирала мои ноги нашатырным спиртом. Спирт она втирала основательно, досуха, и все шумела: - Я ли тебе не говорила? Я ли тебя не упреждала? И одной рукой натирала, а другой мне поддавала да поддавала: - Эк его умучило! Эк его крюком скрючило? Посинел, будто на леде, а не на пече сидел…

Я уж ни гугу, не огрызался, не перечил бабушке - лечит она меня.

Выдохлась, умолкла докторша, заткнула граненый длинный флакон, прислонила его к печной трубе, укутала мои ноги старой пуховой шалью, будто теплой опарой облепила, да еще сверху полушубок накинула и вытерла слезы с моего лица шипучей от спирта ладонью.

Спи, пташка малая, Господь с тобой и анделы во изголовье.

Глухой зимой нашу школу взбудоражило невероятное событие: к нам едет фотограф из города. Фотографировать он будет «не деревенский люд, а нас, учащихся овсянской школы». Возник вопрос - где селить такого важного человека? Молодые учителя нашей школы занимали половину ветхого домишки, и у них был вечно орущий малыш. «Такую персону, как фотограф, неподходяще было учителям оставить у себя». Наконец фотографа пристроили у десятника сплавной конторы, самого культурного и уважаемого человека в селе.

Весь оставшийся день школьники решали, «кто где сядет, кто во что оденется и какие будут распорядки». По всему выходило, что меня и левонтьевского Саньку посадят в самый последний, задний ряд, поскольку мы «не удивляли мир прилежанием и поведением». Даже подраться не получилось - ребята просто прогнали нас. Тогда мы начали кататься с самого высокого обрыва, и я начерпал полные катанки снега.

Ночью у меня начали отчаянно ныть ноги. Я застудился, и начался приступ болезни, которую бабушка Катерина называла «рематизня» и утверждала, что я унаследовал её от покойной мамы. Бабушка лечила меня всю ночь, и уснул я только под утро. Утром за мной пришёл Санька, но пойти фотографироваться я не смог, «подломились худые ноги, будто не мои они были». Тогда Санька заявил, что тоже не пойдёт, а сфотографироваться успеет и потом - жизнь-то долгая. Бабушка нас поддержала, пообещав свезти меня к самому лучшему фотографу в городе. Только меня это не устраивало, ведь на фото не будет нашей школы.

В школу я не ходил больше недели. Через несколько дней к нам зашёл учитель и принёс готовую фотографию. Бабушка, как и остальные жители нашего села, относилась к учителям очень уважительно. Они ко всем были одинаково вежливы, даже к ссыльным, и всегда готовы были помочь. Даже Левонтия, «лиходея из лиходеев», наш учитель смог утихомирить. Помогали им деревенские, как могли: кто за дитём посмотрит, кто горшок молока в избе оставит, кто воз дров привезёт. На деревенских свадьбах учителя были самыми почётными гостями.

Работать они начинали в «доме с угарными печами». В школе не было даже парт, не говоря уже о книжках с тетрадками. Дом, в котором разместилась школа, срубил ещё мой прадед. Я там родился и смутно помню и прадеда, и домашнюю обстановку. Вскоре после моего рождения родители отселились в зимовье с протекающей крышей, а ещё через некоторое время прадеда раскулачили.

Раскулаченных тогда выгоняли прямо на улицу, но родня не давала им погибнуть. «Незаметно» бездомные семьи распределялись по чужим домам. Нижний конец нашего села был полон пустых домов, оставшихся от раскулаченных и высланных семей. Их-то и занимали люди, выброшенные из родных жилищ накануне зимы. В этих временных пристанищах семьи не обживались - сидели на узлах и ждали повторного выселения. Остальные кулацкие дома занимали «новожители» - сельские тунеядцы. За какой-нибудь год они доводили справный дом до состояния хибары и переселялись в новый.

Из своих домов люди выселялись безропотно. Только один раз за моего прадеда заступился глухонемой Кирила. «Знавший только угрюмую рабскую покорность, к сопротивлению не готовый, уполномоченный не успел даже и о кобуре вспомнить. Кирила всмятку разнёс его голову» ржавым колуном. Кирилу выдали властям, а прадеда с семьёй выслали в Игарку, где он и умер в первую же зиму.

В моей родной избе сперва было правление колхоза, потом жили «новожители». То, что от них осталось, отдали под школу. Учителя организовали сбор вторсырья, и на вырученные деньги купили учебники, тетради, краски и карандаши, а сельские мужики бесплатно смастерили нам парты и лавки. Весной, когда тетради кончались, учителя вели нас в лес и рассказывали «про деревья, про цветки, про травы, про речки и про небо».

Уже много лет прошло, а я всё ещё помню лица моих учителей. Фамилию их я забыл, но осталось главное - слово «учитель». Фотография та тоже сохранилась. Я смотрю на неё с улыбкой, но никогда не насмехаюсь. «Деревенская фотография - своеобычная летопись нашего народа, настенная его история, а ещё не смешно и оттого, что фото сделано на фоне родового, разорённого гнезда».

На этом уроке вы познакомитесь с рассказом В.П. Астафьева «Фотография, на которой меня нет», проведёте анализ этого рассказа, рассмотрите образы героев и основную мысль.

Ранее вы уже знакомились с детством писателя, с началом его литературной деятельности и читали его рассказы «Васюткино озеро», «Конь с розовой гривой». На этом уроке вы познакомитесь с его рассказом «Фотография, на которой меня нет».

Это глава большого автобиографического произведения Виктора Петровича Астафьева «Последний поклон».

«Последний поклон» - воспоминая писателя о близких ему людях, о детстве, о родной Сибири (рис. 2). Вот как он пишет об этом:

«У меня возникло желание рассказать о моей Сибири, доказать, что и я, и мои земляки отнюдь не Иваны, не помнящие родства. Более того, мы тут родством-то связаны, может быть, покрепче, чем где-либо».

Рис. 2. Природа Сибири ()

Книга «Последний поклон» сложилась к 1967 году. Об этом времени Астафьев (рис. 3) пишет:

«В основном добил страницы детства, которые начал ещё в 1956 году. Вижу, что получилась моя лучшая книжка. Очень много я вложил в книгу самого себя».

Рис. 3. В. П. Астафьев ()

Начинал Виктор Петрович Астафьев как детский писатель. И об этом периоде литературной деятельности писал так:

«Для детей я всегда пишу со светлой радостью и постараюсь всю свою жизнь не лишать себя этой радости».

А писатель Евгений Носов (рис. 4), близкий друг Астафьева, сказал о нём:

«Есть в нём что-то такое, что исцеляет душевные раны, смуту и прочие человеческие неурядицы. Нет, он не волхв и не старец-кудесник, но есть у него к людям особое слово - и в книгах его, и изустно».

Рис. 4. Е.И. Носов ()

Главные герои рассказа «Фотография, на которой меня нет» - это простой мальчик из таёжной деревни Виктор Потылицын и его бабушка. Казалось бы, это конкретные люди, реальные судьбы. Но за судьбами этих конкретных людей скрывается судьба целого поколения.

Очень многие люди, когда прочитали автобиографическое произведение «Последний поклон», писали Астафьеву: «Вы пытались написать о себе и своей бабушке, а на самом деле описали всех нас».

Главная тема «Последнего поклона» - это взросление молодого человека, становление личности мальчика. Рассказ «Фотография, на которой меня нет», казалось бы, повествует о простом случае, произошедшем с деревенским мальчишкой, но выходит на главную тему - тему памяти, человеческой и исторической.

Повествование в рассказе ведётся от лица героя. Начинается рассказ с сообщения о том, что из города приехал фотограф:

«Не просто так приехал, по делу - приехал фотографировать».

Нужно сказать, что приезд в деревенскую школу фотографа в описываемое время - большое событие. Фотограф - важная персона, ему стараются угодить, расположить его удобно: так, чтобы он и снимал правильно, и чтобы снимок всем понравился.

«И фотографировать он будет не стариков и старух, не деревенский люд, алчущий быть увековеченным, а нас, учащихся овсянской школы».

Всем селом принимается решение, куда поселить фотографа:

«Такую персону, как фотограф, не подходяще учителям оставлять у себя».

У учителей нет условий, которые могли бы удовлетворить фотографа, и поэтому все стараются и находят для этого человека грамотного, делового, всеми уважаемого - Илью Ивановича Чехова:

«Происходил он из ссыльных. Ссыльными были не то дед, не то его отец. Он сам давно женился на нашей деревенской молодице, был всем кумом, другом и советчиком по части подрядов на сплаве».

Фотографу, конечно, в доме Чехова будет удобней всего. Деревенский люд решил, что это самое подходящее место. Туда и определяют фотографа. Настолько все были удовлетворены своей находкой, что появляется троекратный повтор:

«Вздохнул облегчённо учитель. Ученики вздохнули. Село вздохнуло».

Все переживали, чтобы было удобно жить фотографу, чтобы получилась, состоялась эта фотография:

«Всем хотелось угодить, чтобы оценил он заботу о нём и снимал бы ребят как полагается, хорошо снимал».

Жизнь ребят в деревне во многом может рассказать о взаимоотношениях людей того времени. Это довоенные годы - годы перед Великой Отечественной войной 1941-1945 гг. Главный герой относился не к самым лучшим ученикам в классе. Вот как об этом пишет

«Решение вопроса о распорядках выходило не в нашу с Санькой пользу: прилежные ученики сядут впереди, средние - в середине, плохие - назад - так было решено. Ни в ту зиму, ни во все последующие мы с Санькой не удивляли ни прилежанием, ни поведением. Нам и на середину было рассчитывать трудно. Быть нам сзади, где и не разберёшь, кто заснят? Ты или не ты? Полезли мы в драку, чтобы боем доказать, что мы - люди не пропащие... Но ребята прогнали нас из своей компании, даже драться с нами не связались. Тогда пошли мы с Санькой на увал и стали кататься с такого обрыва, с какого ни один разумный человек никогда не катался. Ухарски гикая, ругаясь, мчались мы не просто так, в погибель мчались, поразбивали о каменья головки санок, коленки посносили, вывалялись, начерпали полные катанки снегу».

Это стало причиной той самой болезни, из-за которой на фотографии не оказалось главного героя рассказа:

«Ночью наступила расплата за отчаянный разгул: у меня заболели ноги. Они всегда ныли от «рематизни», как называла бабушка болезнь, якобы доставшуюся мне по наследству от покойной мамы. Но стоило мне застудить ноги, начерпать в катанки снегу - тотчас нудь в ногах переходила в невыносимую боль».

Дальше читатель встречает людей, к которым герой испытывает душевную привязанность. В первую очередь это его бабушка, которая сопровождает всё его детство, которая взяла внука на воспитание после смерти матери.

- Так я и знала! Так я и знала! - проснулась и заворчала бабушка. - Я ли тебе, язвило бы тебя в душу и в печенки, не говорила: «Не студися, не студися!» - повысила она голос. - Так он ведь умнее всех! Он бабушку послушат? Он добрым словам воньмет? Загибат теперь! Загибат, худа немочь! Мольчи лучше! Мольчи!».

В этом отрывке автор очень ярко высвечивает речь бабушки, которая полна диалектов, говоров, свойственных для этой сибирской деревни. Это и разговорная речь, и народные выражения, характерные для жителей деревни. Через поведение героев читатель представляет не просто конкретную жизненную ситуацию, но и определённые социальный срез, определённый уровень жизни и определённую эпоху.

«Бабушка зазвенела посудою, флакончиками, баночками, скляночками - ищет подходящее лекарство. Припугнутый ее голосом и отвлеченный ожиданиями, я впал в усталую дрему.

- Где ты тутока?

- Зде-е-е-ся. - по возможности жалобно откликнулся я и перестал шевелиться.

- Зде-е-еся! - передразнила бабушка и, нашарив меня в темноте, перво-наперво дала затрещину. Потом долго натирала мои ноги нашатырным спиртом. Спирт она втирала основательно, досуха, и все шумела: - Я ли тебе не говорила? Я ли тебя не упреждала? И одной рукой натирала, а другой мне поддавала да поддавала: - Эк его умучило! Эк его крюком скрючило? Посинел, будто на леде, а не на пече сидел…

Я уж ни гугу, не огрызался, не перечил бабушке - лечит она меня».

Хотя бабушка и ругает мальчика, читатель видит, что и она его очень любит, и герой по-доброму относится к бабушке (рис. 5).

Рис. 5. Бабушка и внук, рассказ «Фотография, на которой меня нет» ()

Следующая фраза говорит об ироничном отношении:

«Выдохлась, умолкла докторша, заткнула граненый длинный флакон, прислонила его к печной трубе, укутала мои ноги старой пуховой шалью, будто теплой опарой облепила, да еще сверху полушубок накинула и вытерла слезы с моего лица шипучей от спирта ладонью».

Несмотря на то что бабушка злится, что ребёнок заболел, она готова ему помочь и готова его вылечить. Она будит старика (деда), посылает его растопить баню. К утру баня готова, ребёнка парят берёзовыми вениками, укутывают, натирают.

Но стоит вспомнить, что не один Витька катался с горы, а с ним был ещё его друг Санька. И вот такова ребячья дружба, что Санька готов поддержать друга и тоже не идти фотографироваться:

«Вид мой поверг и Саньку в удручение. Он помялся, помялся, потоптался, потоптался и скинул с себя новую коричневую телогрейку, выданную ему дядей Левонтием по случаю фотографирования.

- Ладно! - решительно сказал Санька. - Ладно! - еще решительней повторил он. - Раз так, я тоже не пойду! Все! - И под одобрительным взглядом бабушки Катерины Петровны проследовал в середнюю».

Помимо бабушки, её тепла, внимания к ребёнку, мы можем говорить о других людях в деревне. Очень интересным является повествование автора о том, каковы деревенские дома, деревенские окна. В частности, он рассказывает о всех хозяйках, которые по-своему украшали и утепляли деревенское окно. И вновь, уже с другой стороны, высвечивается грань личности бабушки:

«Деревенское окно, заделанное на зиму, - своего рода произведение искусства. По окну, еще не заходя в дом, можно определить, какая здесь живет хозяйка, что у нее за характер и каков обиход в избе.

Бабушка рамы вставляла в зиму с толком и неброской красотой. В горнице меж рам валиком клала вату и на белое сверху кидала три-четыре розетки рябины с листиками - и все. Никаких излишеств. В середней же и в кути бабушка меж рам накладывала мох вперемежку с брусничником. На мох несколько березовых углей, меж углей ворохом рябину - и уже без листьев.

Бабушка объяснила причуду эту так:

- Мох сырость засасывает. Уголек обмерзнуть стеклам не дает, а рябина от угару. Тут печка, с кути чад.

Бабушка иной раз подсмеивалась надо мною, выдумывала разные штуковины, но много лет спустя, у писателя Александра Яшина, прочел о том же: рябина от угара - первое средство».

Мы видим, как автор внимательно и тонко описывает народные приметы, мудрость, накопленную годами. Но вместе с тем, нужно отметить две точки зрения: с одной стороны, это понимание ситуации маленьким ребёнком - Витей, а с другой стороны, появляется взгляд уже взрослого человека - писателя, прожившего жизнь. Не зря автор вводит фигуру писателя Александра Яшина.

Одним из тех близких людей, кто оставил след в душе героя, становится учитель. Вот как герой рассказывает о сельском учителе в момент, когда учитель приносит фотографию ещё болеющему мальчику:

«- Какой это там лешак ломится?.. Милости просим! Милости просим! - совсем другим, церковным голоском запела бабушка. Я понял: к нам нагрянул важный гость, поскорее спрятался на печку и с высоты увидел школьного учителя, который обметал веником катанки и прицеливался, куда бы повесить шапку. Бабушка приняла шапку, пальто, бегом умчала одежду гостя в горницу, потому как считала, что в кути учителевой одежде висеть неприлично, пригласила учителя проходить».

Мы видим, какое уважительное отношение появляется у бабушки к учителю. Даже одежде неприлично висеть в кути, нужно её унести её в более подобающее место.

Уважительно к учителю относится не только бабушка героя, но и вся деревня, и все ученики. Вот как Астафьев описывает учителя:

«Лицо учителя, хотя и малоприметное, я не забыл до сих пор. Было оно бледновато по сравнению с деревенскими, каленными ветром, грубо тесанными лицами. Прическа под «политику» - волосы зачесаны назад. А так ничего больше особенного не было, разве что немного печальные и оттого необыкновенно добрые глаза, да уши торчали».

Этот человек остался в памяти ребёнка именно благодаря своим душевным и профессиональным качествам.

Рис. 6. Учитель в гостях у главного героя ()

«Учителей уважают за вежливость, за то, что они здороваются со всеми кряду, не разбирая ни бедных, ни богатых, ни ссыльных, ни самоходов. Еще уважают за то, что в любое время дня и ночи к учителю можно прийти и попросить написать нужную бумагу».

Рассмотрите, как себя ведут жители села, что они делают по отношению к учителям:

«Тишком, бочком просочатся деревенские бабы в избу учителя и забудут там кринку молока либо сметанки, творогу, брусники туесок. Ребеночка доглядят, полечат, если надо, учительницу необидно отругают за неумелость в обиходе с дитем. Один раз пришел учитель в школу в подшитых через край катанках. Умыкнули бабы катанки - и к сапожнику Жеребцову снесли, который ни копейки не взял, и к утру, к школе все было готово».

Уже с позиции своего времени Виктор Петрович Астафьев удивляется тому, в какой школе работали эти учителя. С удивлением он пишет о том, как эти городские, интеллигентные люди оказались в деревенской школе.

Читатель легко может себе представить, какой была довоенная школа в русской далёкой сибирской деревне:

«А в какой школе начали работу наши учителя!

В деревенском доме с угарными печами. Парт не было, скамеек не было, учебников, тетрадей, карандашей тоже не было. Один букварь на весь первый класс и один красный карандаш. Принесли ребята из дома табуретки, скамейки, сидели кружком, слушали учителя, затем он давал нам аккуратно заточенный красный карандаш, и мы, пристроившись на подоконнике, поочередно писали палочки. Счету учились на спичках и палочках, собственноручно выструганных из лучины».

Автор словно восстанавливает черты прошлого, черты жизни нашего народа. Посмотрите, как он говорит о том, что трудно сейчас, наверно, представить - каким образом учитель организовал появление в школе тетрадей и карандашей:

«Учитель как-то уехал в город и вернулся с тремя подводами. На одной из них были весы, на двух других ящики со всевозможным добром. На школьном дворе из плах соорудили временный ларек «Утильсырье». Вверх дном перевернули школьники деревню. Чердаки, сараи, амбары очистили от веками скапливаемого добра - старых самоваров, плугов, костей, тряпья.

В школе появились карандаши, тетради, краски вроде пуговиц, приклеенные к картонкам, переводные картинки. Мы попробовали сладких петушков на палочках, женщины разжились иголками, нитками, пуговицами».

В таких обстоятельствах формируется характер подростка, его будущее представление о жизни:

«Учитель еще и еще ездил в город на сельсоветской кляче, выхлопотал и привез учебники, один учебник на пятерых. Потом еще полегчение было - один учебник на двоих. Деревенские семьи большие, стало быть, в каждом доме появился учебник».

Удивительно, что герой помнит, как учитель не просто учил, но и порой учился сам у ребят, как уважительно относился он к тем знаниям, которыми обладали деревенские мальчишки. Вот описание посещения леса:

«Учитель стал водить нас по лесу и рассказывать про деревья, про цветки, про травы, про речки и про небо.

Как он много знал! И что кольца у дерева - это годы его жизни, и что сера сосновая идет на канифоль, и что хвоей лечатся от нервов, и что из березы делают фанеру; из хвойных пород - он так и сказал, - не из лесин, а из пород! - изготавливают бумагу, что леса сохраняют влагу в почве, стало быть, и жизнь речек.

Но и мы тоже знали лес, пусть по-своему, по-деревенски, но знали то, чего учитель не знал, и он слушал нас внимательно, хвалил, благодарил даже».

Описан случай в лесу, когда учитель видит змею и защищает детей:

«Он бил и бил змею, пока та не перестала шевелиться».

Позже дети понимают, что учитель первый раз видел змею, но это не остановило его:

«Учитель шел за нами следом, и все оглядывался, готовый оборонять нас снова, если змея оживет и погонится».

Идейным центром рассказа становятся последние его абзацы:

«Прошли годы, много, ох много их минуло. А я таким вот и помню деревенского учителя - с чуть виноватой улыбкой, вежливого, застенчивого, но всегда готового броситься вперед и оборонить своих учеников, помочь им в беде, облегчить и улучшить людскую жизнь. Уже работая над этой книгой, я узнал, что звали наших учителей Евгений Николаевич и Евгения Николаевна. Мои земляки уверяют, что не только именем-отчеством, но и лицом они походили друг на друга. «Чисто брат с сестрой!..» Тут, я думаю, сработала благодарная человеческая память, сблизив и сроднив дорогих людей. И каждый человек, мечтающий стать учителем, пусть доживет до такой почести, как наши учителя, чтоб раствориться в памяти народа.

Школьная фотография жива до сих пор. Она пожелтела, обломалась по углам. Но всех ребят я узнаю на ней. Много их полегло в войну. Всему миру известно прославленное имя - сибиряк.

Как суетились бабы по селу, спешно собирая у соседей и родственников шубенки, телогрейки, все равно бедновато, шибко бедновато одеты ребятишки. Зато как твердо держат они материю, прибитую к двум палкам. На материи написано каракулисто: «Овсянская нач. школа 1-й ступени». На фоне деревенского дома с белыми ставнями - ребятишки: кто с оторопелым лицом, кто смеется, кто губы поджал, кто рот открыл, кто сидит, кто стоит, кто на снегу лежит.

Смотрю, иногда улыбнусь, вспоминая, а смеяться и тем паче насмехаться над деревенскими фотографиями не могу, как бы они порой нелепы ни были» (рис. 7).

Рис. 7. Фотография, о которой идёт речь в рассказе В.П. Астафьева ()

«Деревенская фотография - своеобычная летопись нашего народа, настенная его история».

Автор утверждает, что история - это не только войны, не только перевороты. История страны складывается из судеб отдельных людей, живущих в этой стране. Писателю дорого детство. Эта фотография запечатлела не только время, она смогла дать возможность человеку вспомнить о каких-то моментах его жизни. Фотографии - это память человека и память народа.

Рассказ Виктора Петровича Астафьева - это своеобразный портрет эпохи, изображённый словесными средствами.

Полистайте фотоальбомы своей семьи. Какие события изображены на ваших семейных фотографиях? Какую историю может поведать старая фотография? Как судьба человека отразилась на истории страны? Если вам неизвестна история ваших семейных фотографий, обратитесь к родственникам, чтобы они вам рассказали, потому что фотография - это наша память.

Список литературы

Коровина В.Я. и др. Литература. 8 класс. Учебник в 2 ч. - 8-е изд. - М.: Просвещение, 2009.
Меркин Г.С. Литература. 8 класс. Учебник в 2 частях. - 9-е изд. - М.: 2013.
Критарова Ж.Н. Анализ произведений русской литературы. 8 класс. - 2-е изд., испр. - М.: 2014.

Интернет портал «Astafiev.ru» ()
Интернет портал «Фестиваль педагогических идей “Открытый урок”» ()
Интернет портал «Nsportal.ru» ()

Домашнее задание

Составьте характеристику образов главного героя, его бабушки и учителя из рассказа «Фотография, на которой меня нет».
Принесите фотографию из семейного альбома и подготовьте рассказ о ней.
Прочитайте 2-3 рассказа из книги В.П. Астафьева «Последний поклон».